Стихи Олега Зорина

В России бедность - не порок, Сума с тюрьмою лучше смерти, Рассыпал милостивый бог Пандоры ящик в круговерти. И, поселив под сердцем страх Своей владычною рукою, Нас превратил мгновенно в прах, Назвав мучения судьбою. Надежду отнял в небо взмыть, Подрезав крылья гильотиной, А чтоб агонию продлить, (толкнул в зловонную трясину. Из боли смотанный клубок Промок от слез, его поливших, Здесь не ласкает слух сверчок, В углу за печкой притаившись. Не ждет дымящийся обед, Постель с мороза не согреет, А от обрушившихся бед Душа нетленная немеет. Авроры утренней лучи Трущобы здесь не оживляют, Зато отребие в ночи Среди чумы свой пир справляет: Здесь желчь мимозою цветет, Обильно капая отравой, И Апокалипсис грядет Венцом, достойным диких нравов. Нужда в России - не порок, А унизительная кара, Все ближе адовый чертог С огнем Вселенского пожара.

Нас в острог не опера закрыли, "Но зеленоглазая судьба, Чтобы стук “столыпинской кадрили” Клял этап до речки Колыма. За окошком в клеточку свободу Пристегнул к флагштоку трехколер, Здесь же среди лагерного сброда “Мазу держит” не “в законе” вор. Как подарок в этом Вавилоне, Родственную душу повстречать За ключицей проволкой на шконе Сидя, до рассвета погонять. О любимой женщине и воле, Матушке у стареньких ворот, Позабыв о беспросветной доле, Разлепить усмешкой черный рот. Звезды над Горелово застыли, Эншпиль в зарешетчатом мирке, - Шахматы сражаются в могиле На истертой судьбами доске.

К нам закрыли в камеру двоих, Ну на вид - “терпилы” или “лохи”, Вроде с воли парни, а на них Копошатся в шмотках вши и блохи... А потом в гореловском ИЗ, /Четверо подследственных на шконку/, Эти двое чудились везде Аллергией, въвшейся в печенку. Записавшись на прием к врачу, Долго с ним за нервное базарил, Тот сказал, что я его лечу, Бледного меня чуть не ударив. И тогда дошло вдруг, наконец, Лысой бестолковой головою: Заготовлен радостный конец Здесь не аллергией, а тюрьмою.

Закостенело все в груди, закаменело, Когда неволя позади на нары села. Закрылись только за спиной с кормушкой двери, Как уж иллюзии стрелою прочь летели. Остались боль, безмолвный крик, да рожи рядом, Вот и допрыгался, старик, ты с генподрялом. Нелепо так пришла беда, о, боже правый! Колян - кишлак, Шопен - м... и я - дубрава.

Раздирает, оскаляясь, демон Плоть истерзанную когтями, Вырываясь, как вольный Неман, С диким рыком, кипя страстями. Этот рык, достигая неба. Ураганом несется прочь, Оставляя мне пайку хлеба И на долгие голы ночь.

Казалось, все уже невзгоды Мне год “козлиный” преподнес, Как перед самым Новым голом Он вдруг в подлых удар нанес. Таких позора и стыда. Яне испытывал давненько, /С тех пор как адская жара. Свела с кошмаром в деревеньке/ Дела давно минувших дней, И вспоминать о них не надо, Сейчас все гаже и сложней С тюрьмой, морозом, снегопадом. Ужель так сильно согрешил, Что рок прессует, как изгоя? Ведь в тесноте проклятой вши. Подобно бедствию на море. Все вещи - во, туда ж матрас, И средь зимы, как в поле белом, Наверно, в жизни первый раз Не знал, что дальше надо делать. А дальше - камера, шконарь, И хорошо, хоть одеяло, Как рол людской епанча встарь, Меня от холода спасало. Фольклор народный нам гласит: - Недолго музыка играла... -, И вша одна со “шконки стрит” В партер элитный поскакала. “Мужик”, поросший, аки зверь, Ее в волосьях вдруг надыбал, “Зек” слышал много, но теперь, Разинув рот, молчал, как ‘рыба. На многих лицах я узрел Брезгливость вместе с ‘неприязнью, Наверно, это был предел, Когда прощаешься с боязнью. И только лишь один Колян Сказал:-Не дрейфь, бывает хуже...- Как часто там, где ждешь обман, Луну вдруг видишь в грязной луже. Но чую - это не конец, Еще цветочки /то ли будет!/ Отнюдь не царственный венец, Мне эта гадина добудет. А если дальше так пойдет, Определенно, съедет крыша, И прокляну я Новый год, Лишь только вновь о них услышу.

Я по жизни иду босиком, На ухабах стирая ноги, А когда упаду ничком, То свезут в путь последний дроги. Но родная страна моя. Что ж они с тобой сотворили? И когда стонала земля, Где же вы, белоруссы, были? Не простят ведь потомки нам, Что, как быдло, по-рабски жили, Видно, прятать придется, срам Вместе с гробом в одной могиле.

В Петербурге тоскливо, сыро, Взор не радует красота, Как объедки с чужого пира Надоевшая простота. Все так зыбко и так размыто, Хлябь с залива за воротник, Белой ниткой поездка шита На ненужный душе пикник. Год пройдет и, окрепнув скоро, Стану снова смотреть любя На людей, на дожди и город, Если бог мне вернет тебя.

Для чего дана тюрьма? Чтобы в ней сидеть И, подумав на досуге. Не попасться впредь. Чтоб “откинувшись” вчистую, Спрятаться туда. Где не ходят от перрона В тундру поезда, И, без кипеша поднявшись, Думать головой Чтоб опять не оказаться За глухой стеной.

Блюзом саксофон с хрипотцой рыдает, Грешная земля девственно бела, За моим окном образ милый тает, И его следы вьюга замела. Отмахнет январь снежною рукою, Саваном одев хрупкие мечты, Но душа, храня, створки приоткроет, Ив нее войдешь, улыбнувшись, ты. Расцветут тогда гроздьями сирени, Вспыхнут на церквах златом купола, Озарив в ночи дивное виденье,- Ту, что в жизни той лучше всех была.

Я “торчу” каждый день. Словно птица, лечу, Стал похожий на тень, Но живу, как хочу, Героин, солутан - Крик в кошмарном бреду, Сунув деньги в карман, Вновь к барыге иду. Пусть начнется война И расколется мир, В ухо шепчет: - Давай! - Злой Сатир и Кумир. В целлофане лежит Под моим языком То, что вальсом кружит С вороненым зрачком. Да, я червь, наркоман, Дом - оазис из грез, Долгожданный обман Без страданий и слез. Ах. оставьте меня, Поплыву по волнам, Никого не браня, Нынче здесь, завтра там. Черт! Закончился кайф! Тело ломит и гнет, И кумар через край Когтем бешено рвет. Погружаюсь во мрак, Тело под простыней, Доигрался, мудак, А ведь был молодой!

Лежа на разбитой раскладушке, Я смотрю уныло в потолок, Ерзает тихонько под подушкой, Нецензурно выражаясь, срок. Денег как всегда, в карманах нету, Значит, есть залетная статья, Да свалить успеть бы до рассвета, В сотый раз непруху прокляня. Заодно рождение и муку, Жизнь собачью под метели вой, Новый год несет, урод, разлуку В лагере, любимая, с тобой. Почему же можете, вы, руки, Грабить только лишь и воровать? Видно, мне от сморщенной старухи Из-за вас придется пропадать Лежа на разбитой раскладушке, Я смотрю уныло в потолок, А из-под прокуренной подушки Корчит рожи новый, падла, срок.

Ворота, лязгнув за спиной, Меня в чистилище закрыли, Где под могильною плитой На восемь лет похоронили. Где ночью рыщет с вышек луч, Чертя извечные вопросы, И Господь с неба из-за туч Бычок вонзает папиросы. Пусть Бирюком перекрестили, Живу в ладу с самим собой, Зато где раны раньше ныли, Сейчас под шрамами покой Я изменить себя не в силах И не хочу, чего скрывать, Раз волчья кровь играет в жилах, То цепь не сможет удержать. Уйду в побег, и нет преграды. Чтобы не смог преодолеть, Дождусь вот только звездопада, С которым легче улететь. Зря зарекался и божился Навечно с прошлым завязать, Таким уж, видно, уродился - Клыками людям глотки рвать.

Закрыли от мира В глухой каземат, Тюремной квартиры Примерив наряд. А очи любимые Молят и ждут, И невыносимо Надеждою жгут. Но скованы плечи Темницей сырой, Как тонкие свечи: Сгорает покой. Прости, дорогая! К лесным берегам Вдвоем не шагаем Мы об руку в храм, Где, в сумерках ранних Колени склонив, Измученный странник К распятью приник, Где божеский свет, Сверху падая вниз, Под тяжестью лет Прогибает карниз. Увы, но не в силах я узы порвать, Пред черным кадилом В смирении стать И, пусть запоздало, Молитву шепча, С души изогнать Навсегда палача.

Замануха, нескладуха, засыпуха, От УК РФ по уху оплеуха, Подстраховочка, подпиточка, подвязка, На Горелово рождественская сказка. СледоПыт разбой с раскаянием лепит, 162-ю тяжкую мне крепит, Словно сыч, сижу, повыпучив моргалы, От стыда одна штанина красной стала. Но другая не буреет, вот непруха, Хоть ревет на шконе совесть, как белуха. Так и маемся, я в крытке, он на воле, Проклиная десять заповедей доли: “Не убий, не украли, не ...” и так далее, О тюремный пол стоптал уже сандалии. Если все так и пойдет с энтузиазмом, То закончится, наверное, маразмом. “Шестьдесят” в кругу сокамерников встречу, Но, сдается, эту дату не замечу. Нескладуха, замануха, засыпуха, Белорусу от России оплеуха.

Четыре месяца поносы Мне плоть терзают день и ночь, Когда кухонные отбросы Нутро не в силах превозмочь. А денег нету на подпитку, И дачки некому носить, Пора просить у бога пытку На срок другой перенести. Ужель Всевышний не услышит Из сердца рвущуюся боль, И в свой реестр не запишет: “Не трогать ноющий мозоль!” Но если вопль не поможет, Придется, видно, голодать, Надеясь, что червяк не сгложет Мою под грудью благодать. И вдруг, как громом, - пост пасхальный Сейчас шагает по стране, Неся народ многострадальный, Как ту Ягу на помеле. Быть может, после воздержанья Душа без видимых грехов. Личиной, полною раскаянья Проймет судейских мужиков. И полечу по приговору Домой на яйца Фаберже, Забыв за светским разговором, Что я в тюремном неглиже.

На бану завшивленный этап, Сидя, ждал под дулами рассвета, Чтоб узнать, что вкуренный Сатрап. Завалил заточкою поэта.

Селекторные хрипы, Белесая пурга, Глаза тоской налиты, И падают года В систему мирозданья, Где вечности туман. Из капелек страданья Слагает океан.

Жизнь не закончилась, а только затаилась Среди печали, боли и невзгод, В мешках крестовских тихо растворилась, Где, чуть дыша, надеждою живет. И день настанет, отряхнув неволю, Вдохнув Невы пьянящий аромат, Воскликну громко: “Вышел! Здравствуй, воля!” Чтоб через год отправиться назад.

Областя и регионы, Регионы, областя, В коих судеб миллионы Гнут удельные князья. Города, поселки, веси Пол господскою пятой, Где безропотная “плесень” Ждет с протянутой рукой. Ждут рабочие, артисты, Педагоги и врачи, Офицеры, пианисты, Профессура, хоть кричи. Инженеры - бедолаги, Ревизоры, моряки, Прокуроры ни тюряги, Добродетель и грехи. Ждет огромная держава Подаяния за труд, А над нею звездной лавой Слезы господа текут.

Над тюрьмой постылое ненастье, Слезы льют по грешникам дожди, Прокурору улыбнулось счастье, И домой меня уже не жди. Только вот щемящую кручину Из ворот резных не выноси, А, согнув в молитве к Богу спину. У него смиренья попроси. У земли - душевного покоя, Мудрости житейской - у змеи. Дети чтобы, хочется, не скрою. Стали украшением семьи. Пусть метели по подворью рыщут, Все равно к заутреней вставай И сидящим возле храма нищим Никогда подать не забывай.

Одуванчики над полем парашютами плывут, Молодые лейтенанты службу трудную несут: Знают только гимнастерки, сколько пота пролилось, Сколько долгих километров в марш-бросках пройти пришлось. Сколько нервов изорвали на ученьях и прыжках, Сколько соли вместе съели с рядовыми в котелках. А когда касалось дела, были только впереди Молодые командиры с портупеей на груди. Словно соколы, бросались вы на голову врагу Ив боях приумножали славу грозную свою. Не ложили до Победы ни комвзвода, ни комбат, В вечной скорби обелиски над могилами стоят. Будапешт, Въетнам, Ангола, Куба, Прага и Каир, Где вы только не сражались, отвоевывая мир? В солнцем выжженном Афгане, в окружении душман, Подорвал себя гранатой из Рязани капитан. На пристрелянных надгорьях необузданной Чечни Под огнем баши-бузуков прерывались ваши дни. Гибла гвардия, элита, долг свой выполнив с лихвой, Молодые офицеры с поседевшей головой. А на родине, где звезды ночью в озере блестят, Вечно юные ребята с фотокарточек глядят. Время самый лучший лекарь ля израненной земли, Но бушует снова пламя необъявленной войны. И несет десант в бессмертье камуфляжный самолет, А над полем пух цветочный парашютами плывет.

Скажите, кто наш создал мир, - Пришельцы, люди иль Всевышний? Когда разгневанный кумир, Не дав на бал билетик лишний, Накрыв могильною плитой, Удел назначил припечальный, В часовне полночью сырой Псалом гнусавя погребальный.

Двести восемьдесят девять Дней в неволе до суда, Двести восемьдесят девять, Прохрипевшие: - “Бела! Как здесь выжил? Только знают Камни, шконки и Фатум, С обреченностью терзая Равнодушным взором ум. По этапам время меря, Проклиная горько Русь, Скалил рот с отчайньем зверя В чреве Черных я Марусь. Сотни верст, надежду спрятав, В них влачил на плаху боль, И на стенах автозака, Словно слезы, стыла соль.

Р.S. Черные Маруси - машина для перевозки заключенных /народ./

С закрытыми глазами Наощупь здесь бреду, С костлявыми руками Гадеса* гостью жду. Но не спешит навстречу Вселенский строгий суд, И, задувая свечи, Грехи сквозь тьму ведут, Где рядом в битве вечной Сошлись добро и зло, Безжалостно калеча И унося в излом Всех тех, кого в сраженьи Настиг разящий меч, Чтоб смерть, как избавленье, Груз тяжкий сняла с плеч.

*Гадес - /греч./ Бог подземного мира.

Так сложилось, mon ame*, но этот год Мимо нас проплыл, как белый пароход. Улыбнувшись горько, с палубы судьба Серебром коснулась пряди возле лба. Покатилась жизнь под гору, словно мяч, Только ты, моя красавица, не плачь. В парке старом замок гатчинский стоит И надежно тайны прошлого хранит. Бродят ночью там фрейлины и цари В липком сумраке по залам до зари. Мчится время растревоженное вскачь, Пусть несется, ты, любимая, не плачь. Не тумань слезой непрошенною взор, Не убил еще надежду приговор. Даст господь, заглянет в башенку рассвет После Павла в первый раз за много лет, Где плетет свои тенеты вечный ткач, Полно, Ланушка сердешная, не плачь. Верю, об руку мы к озеру придем, Уводы букет весенний соберем, Возложу корону цвета турмалин На жену под шелест ласковый рябин. Вдруг к ногам твоим ребенок бросит мяч, Вот тогда, mon cher**, подняв его, заплачь.

*Mon ame - мой друг /франц./ **Mon cher - моя дорогая /франц./

Пересылка - лязг замков, духота, Шконки, полные клопов, теснота. А на воле ветерок - полоскун В чистом поле разгоняет тоску. Звезды сливами висят над прудом, Сиротливо спит мой старенький дом. Я в бессильи захрипел, закричал, Словно в клетке дикий зверь, зарычал, Но оковы не сорвать, не разбить, Чашу горькую придется испить. Путь отсюда лишь один знаю, Не ведет, вот только, он к раю, - “Воронок”, конвой, этап, “зона”, Хоть травинку бы рукой тронуть. Стала шапка тяжела Мономаха, Клонит голову мою, да на плаху. Оборвется, упадет слива, И заплачет у воды ива.

Тюрьма - макет в миниатюре Ее поставившей страны С одним достоинством в “натуре” - Тюрьма спасает от сумы.

Поймали люди в западню Флажками злого зверя, Возможно, это Дежа вю, Но в духов я не верю. Его связали и, на кол Осиновый подвесив, Спешили сесть быстрей за стол Недалеко от клети. В пути вериги, ослабев, Немного растянулись, А егеря у входа в хлев, О что-то вдруг споткнулись. И клацнул клык, как пистолет, И боли крик раздался, Впервые за десятки лет Волчара развязался Тут не сраженье началось, Резня пошла, потеха, Кровищи столько пролилось, Что стало не до смеха. В оружьи толка просто нет, А серый рвет и мечет, И дал охотник всем совет, Как мудрый волхв на вече: - Открыть ворота, пусть злодей Несется в лес зеленый, Но мы, как память этих дней, Поставим столб у клена. Дай бог, натянется на нем, Как знамя, шкура волка, С утра на поиски пойдем, Матерый - не иголка! - Немало лет прошло с тех пор И белых зим промчалось, Стоит укором вечным столб, А клена вот не стало.

“До свиданья, мой ласковый ми-и-шка...” Сквозь решетку вдруг ночь принесла И в ночи этой яркою вспышкой Жизнь, сверкнув, перед глазами прошла: Волга, детство, колени посбиты, Беларусь, становленье, любовь, Сердце людям с душою открыто, А взамен грязь, миазмы и кровь. Тьма сомкнулась, погасло виденье, Защемило тоскливо в груди От пронзившего мозг озаренья: - Боже! Нету меня “Впереди!”

Коромысло радуги В капельках дождя Встало нал Елабугой, Ведрами звеня, Чтобы у криницы, Зачерпнув воды, Серебром разлиться Средь густой травы. Кобылицей резвой, Пеною хрипя, Жизнь по краю лезвия Пронесла меня. Лишь в краю ковыльном, Отойдя душой От дороги пыльной, Обрету покой И, напившись вволю. Сытою* весны, Прыгну с головою В розовые сны.

*Сыта /старо-слав./ - медовый напиток.

Дворик восемь на десять, Рваной “шубой” стена, Над заржавленной сетью Вышка слева видна. Под ногами из грязи Черной каши ковер. Но гуляют не князи, Так о чем разговор? А венчает все небо, Боже, воля, полет! Где посланником Феба Синь кроит самолет. Оно манит свободой Сквозь решетку тюрьмы, За которой, как воду, Пьем лишения мы Отвожу с сожаленьем Вмиг угаснувший взгляд, У дверей с нетерпеньем Вертухаи стоят. Проклиная неволю, Снова в хату бреду, С затаенною болью Сжав за руку беду.

Мазком лазури с перламутром Весна окрасила стекло И за окном апрельским утром Потоком хлынуло тепло. На вербах почки набухают, Защебетали ручейки, Березка косы заплетает В жемчужной роще у реки.

Солнечная, хрупкая девчушка Держит за кадык мою судьбу: Может бросить, словно погремушку, Иль вступить с клевретами в борьбу. Если в нашем “Деле” о разбое Зерна от плевелы отделит, То поверю в господа, не скрою, Очень о семье душа болит, Только вот захочет ли копаться В грязном человеческом белье? Можно ведь спокойно отказаться Со словами: Это надо мне? - И никто юриста не осудит, /Урки, разумеется, не в счет/ И карьеру в органах не сгубишь, А совсем как раз наоборот. Где же взять то главное мерило? С чем сравнить работы результат? С жизнью той, что походя разбила, Ну а если этих жизней ряд? Лишь вопросы, нет на них ответов, Мягкой негой ночь обволокла, За весной наступит скоро лето, Как и мысль: А все ли ты смогла Сделать для того, чтобы о стены Крик не бился, в проволке застряв? И не рвал себе зубами вены Человек, надежду потеряв? - Только после этого прозренья Станешь сном спокойным засыпать И однажды, может, в воскресенье, В письмеце сумеешь прочитать, Что недавно родилась на свете Девочка, прелестное дитя, Названная на “большом совете” Вероникой, только в честь тебя.

Из камер вынут спозаранку В “собачник” брошенный этап И ждет, когда, как шпроты в банке. Его спрессует автозак, Где руки, уши и колени, Узлом тугим переплетясь, Поедут там, где трясся Ленин, Царя картаво матеря. С глазами в куче на затылке Под лавкой стонут пидора, За дверью прямо из бутылки Лакают водку мусора. Вдали “Аврора” индевеет, Дугою выгнулись мосты, И нал столицей багровеют, Как символ Родины, “Кресты”

Направив смерть в подлунный мир, Над нами сжалился Всевышний, И привередливый кассир, Мусоля с рвением излишним Рукой билет в могильный склеп Средь тишины патриархальной, Другою гладит черный креп, Псалом гнусавя погребальный.

Вот уже не думал, не гадал, Что окажется вдруг тюрьма Местом тем, где однажды с woman* Повенчает меня судьба. И не только сведет на время, Как случалось уже не раз, Чтоб повесить на шею бремя С укоризной телячьих глаз. А закружит нас вальсом белым Так, что в танце захватит дух, Гладя нежно рукой несмелой Твоих локонов русых пух. Где мечты по ночам нисходят Из небес золотым дождем, В нем, купаясь, любовь находим И по жизни ее несем. Разливается над Россией, Согревая сердца, рассвет, Где над полем ржаным мессией Плачет иволга сотни лет.

* woman (англ.) - женщина.

Тюрьма и в Африке тюрьма - Мешок из камня без изыска, Куда закрыла не судьба, А фарт ментов отдела сыска. Тошнит пол-года от того, Что, голос внутренний не слыша, Послушал друга своего, /Наверно, прохудилась крыша/. И вот сто восемьдесят дней Декор невзрачный изучая, Заметил кошку, а под ней - Котята весело играют: С тех пор подолгу я смотрю На пару солнечных комочков, И будто рядом наяву, Смеясь, резвится с ними дочка. То пощекочет рыжий мех, То дернет ниткою с бумажкой, А ручейком журчащий смех Кошмар неволи красит краской.

За “стаканом” трава такая Густо стелется по земле, Что застыл, на нее взирая, В своем каторжном угле. Пятна желтые одуванчиков. Ярко вкраплены в изумруд, А под вышкой за стенкой с “бантиком” Синим глазом сверкает пруд. Кое-где у решетки первые Белым пухом летят цветы, И заплакал - наверное, нервное, Хорошо, что не видишь ты.

Скоро наступит лето Красное за стеной, Ситцевые рассветы Просятся на постой. Землю трава росою Чистою напоит, Солнышко золотое Белую Русь хранит. Вот бы нал речкой тихой С милою побродить, Морем волнистым жита Пьяным от воли плыть, Чтобы с вечерней зорькой Вместе пойти домой, В спину услышав: Горько!- Брошенное судьбой.

Ужели снова рок печальный Темницы двери распахнет, И запах затхлый недр кандальных В лицо могилою пахнет, Когда незрячая Фемида, Решая судеб вечный спор. Мечом бездушной Немизиды В суде выносит приговор? В старинном Гатчинском уезде, Барлак российский сохраня, По мукам в длительном заезде На чашах жизнь сейчас моя.

Идет процесс, какие страсти Кипят на сцене, боже мой! Паденье, влеты, рок несчастный Сплелись лубом передо мной. Здесь разбиваются надежды: И разрываются сердца Наветом злобного невежды С личиной тенорной певца. Скрестили шпаги в поединке, В своих бумагах пряча взор, На юридической тропинке Мой адвокат и прокурор. Глаголу витии внимая, Рву нервы драмой по частям, Средь мизансцены понимая: - Герой сей драмы - это я. - Какой финал в ней уготовил Судьбы незримый режиссер? Скорей всего, потащат дроги Героя труп, закончив спор. пустят занавес, софиты Погаснут, двери затворят, И смоют пену Афродиты Простою тряпкой, погодя.

Одной ногой на “зоне”, Другой стою в могиле, Как говорила Моне Соседка тетя Циля, Торгуя на “Привозе” Икряною селедкой, С небрежностью Спинозы: - Не пейте много водки! - Сейчас ее цитату. Частенько вспоминаю, На милость Митридата, В натуре, уповая, Если Всевышний хочет, Чтоб, “без базара” сразу, Я был в тюрьме, не в Сочи, Он отнимает разум.

Шестерни огромные державы, Непрерывный двигая прогресс, Жаля вседозволенностью Права, День и ночь подкармливают пресс. Зараженный вирусом недуга Занялся оранжевый рассвет, Лемехом карающего плуга Вспахивая землю много лет. Молохи уродливого века Продолжают всех подряд карать И, смолов, как мусор, человека. Новой жертвы требуют опять.

Как в неволе не хватает женщин! Если 6 это только знали вы! За решеткой мы их видим меньше, Чем аттракционы доброты. Заперты здоровые мужчины, Словно звери, в клетке на года, Где переплетает паутиной Души косорылая беда. Может быть, в цивильном Амстердаме Скопище “ботаников” в очках 'Посвящают оды милой даме, Делая гимнастику ума. Нов России проще и страшнее: Правит бал в погонах сатана, Подсластив псаломом архиерея Вонь параши красного бана. И в миазмах жуткого кагала, Наполняя похотью тела, Пыткой извращенною карала Наше эго фаллоса стрела. Гоморрея просто отдыхает, А Содом и рядом не стоял С тем, что над бараками витает; Воздвигая ночью пьедестал. Гонит ветер белые барашки Над разгулом низменных страстей, Выпустив на волю барабашку Юности загубленной моей.

Почему приходят в церковь? Потому, Что нести болячки легче к одному. Так удобней, главное - быстрей И спокойней от Христа до наших дней. Все довольны быть не могут - это два, Растянулся по дороге караван. НУ, а три - ведь просят больше для себя, Лишь рубаху возле тела возлюбя. Молят, если уже некому помочь, Когда черен день, как Вельзевула ночь, Накрывает белым саваном беда Иль прилипла, как репея шип, нужда, На плече повиснув нищею сумой, Да пугая обездоленных тюрьмой. Когда бури, хвори, голод, мор, пожар, Катаклизмы, войны, солнечный удар. Просят, чтобы был обильный урожай, С туб любимых не послышалось: Прощай! - А когда однажды / тьфу, тьфу/, наконец, Час настанет встретить свой, увы конец, Начинаем слишком поздно понимать, Что не надо было к Господу взывать, Когда войны, хвори, голод и тд. Мир терзали, словно штормы на воде. Зря спешили ниц упасть пред алтарем, Чтоб грядеши он во тьме поводырем, Забывая всуе - в наш жестокий век На земле один хозяин - Человек. И как сам себя сумеешь сотворить, Так и станешь жить иль просто дни влачить. Ну, а Бог? Да, он всегда в душе с тобой Мыслью, словом, делом, яркою звездой. И, творя сейчас над страждущими суд. Momento more!* Там к ответу призовут.

На проверке камера стояла, Опер шел вдоль строя неспеша, Как вдруг фраза матом прозвучала, А потом повисла тишина. - Кто сказал? - вопрос ее нарушил, Все молчат, потупясь, пряча взгляд, - Я спросил? - как бич с плеча обрушил Мент на колыхнувшийся отряд. Нет ответа, Зеки друг на друга "Стали с подозрением смотреть, И опять, хлестнув, как будто, пугой, _ Будет шмон! - Покинул быстро клеть. Дверь, закрывшись, лязгнула железом, К шконкам арестанты побрели, Я, отдав последнее, стал Крезом, Чтобы ничего не отмели. Да бог с ними! С мятыми деньгами. Главное не это и не то, Что нашли, кто грязными словами Нам антре поставил в шапито. Погодя, “незлобно” пожурили, Объяснив: Братан, нехорошо! Мы чуть-чуть сегодня не приплыли, Ну да ладно, к счастью пронесло! - А вот то, что сам не отозвался, На других вину переложив, Что, нашкодив, просто испугался, Попросту, по-моему, вонит. Выплыло из памяти скользящей: Бан, конвой, морозище трещит, И этап, на корточках сидящий, Где один задумчиво стоит. Крики, ругань, ляцганье затворов, Словно не касаются его, Синим-синим, как и небо, взором, Смотрит он с улыбкой на него. Что потом с тем человеком стало? Я не знаю, подали состав, Быстро по “столыпиным” загнала. Всех охрана, от греха убрав. Много лет с поры той пролетело, Но настигнет только лишь гроза, Всю в снегу фигуру вижу белую Над этапом и его глаза.

Милый сердцу, Аленький цветочек, Красотой навек заворожил, Нежным исцеляешь лепесточком, Рыцарства эпоху возродив. И судьбу за то благославляя, Тению незримой за спиной, Ланселотом верным охраняю Женщины единственной покой.

Рвется крик на ветру морозном. Белым облаком изо рта, Замерзая, упав на звезды Богом вытканного холста. Только ты его не услышишь В своем ситцевом далеке, Где хрустальной сосульке с крыши Снится лед по ночам в реке. Потому что леса и горы Между нами стоят стеной, А этап гонят злая свора И с взведенным курком конвой. Видно, время пришло прощаться С милой Ланушкой навсегда, Упорхнуло синичкой счастье, А змеёю вползла беда. Никогда не увидеть более Цвета ржи волооких глаз, Как и то, что допьяна волею Не напиться в последний раз. Захлестнула тоска зеленая Так, что лучше уж помереть И головушкой забубенною На дороге чалдонской лечь, Плюнул тут я на жизнь проклятую, Закричал и пошел в пробег, Но стреноженный автоматами, Оборвался, как песня, бег. И поплыла в тумане розовом Над землею горячей грусть, Накрывая ковром березовым У околицы спящей Русь.

Душа, воспев, слилась с твоей, Любви пространство образуя, Где круговертью жизни дней Лебяжий вальс вдвоем танцуем. Крылом друг друга от беды В час лихолетья заслоняя, Грядем средь всполохов и тьмы, Молясь, на Бога уповая.

Мы, сестренка, ссорились порою, Вот не помню, часто ль это было? Но, когда ударило судьбою, Брата ты, родная, не забыла. Хоть давили стройка и долги, /Так хотелось справить новоселье/, Омутов бездонны круги Под глазами - не эрзац веселью. Вы в беде сумели поддержать, Тотчас же последнее отдали И, не дав мне в грязь лицом упасть, ИЗ кошмара к солнышку подняли,

Забиты вотчины ГУЛАГА Расцветкой карточных мастей Под трехколерной мощью флага С константой лыковых лаптей, Где сатана баланду варит И тем, кто выжил правит бал, А вам на воле “репы парит”. Что он, врачуя нас, устал. Но не устанет вождь порока От ипостаси никогда, Ведь в лагерях, назло пророку, И день и ночь идет страда: Со смехом плющат человека, Пиная душу сапогом, Щелчком компьютерного века Топя в параше батогом. - O tempera, o mores!* - Право, Вдруг в колуарах возвопят, Но, сударь мой, столпы державы На том стояли и стоят, И долго, видимо, придется России ждать богатыря, Кто возведет / и круг замкнется / На трон законного царя.

Отлежавшись на печи, Вздумал выйти на крылечко Побарахтаться в ночи И застыл, как богу свечка. Золотистый звездопад, Полыхая на пол-неба, Превратил вишневый сад И хлеба за банькой слева В холст Куинджи наяву С неразгаданною тайной, Где пронзает синеву Сила музыки венчальной. Сколько так вот простоял, Онемев от восхищенья, Я не знаю, не считал, Очарованный виденье Лишь, когда пропел петух, Возвещая пробужденье, Свет почти уже потух, Обернувшись навожденьем. Только где-то за рекой Сноп последних искр, взрываясь, На березовый покой Пал, зарею разливаясь.

Мои друзья и одногодки Кто спился, кто в земле лежит, Другие старческой походкой, Неся подагру и гастрит, Г. Не торопясь, пересекают, Удел назначенный влача, Свой двор и мирно восседают За стол, костяшками стуча, А тех пленительных подружек Встречая в скверах иногда, Ловлю себя на мысли мужа: - Что с нами делают года! - Кронон*, пути не разбирая, Несется бешено вперед, В недоуменьи оставляя По обе стороны народ. Года прошедшие мужчине, Отмерив жизни средний срок, Дают полвека и поныне, Сжевав “двадцатку”, как пирог. А тем, кто Рубикон сей бурный Стремглав сумели перейти Под марш застолия бравурный, Дай бог себя потом найти Не на постылом огороде, Не на рыбалке с костерком И не в подземном переходе С набитым снедью кузовком, А молча делая работу, Работу нужную для всех, Гоня усталость зевоту С пути по имени “успех”. Я жил, как все - усередненно, Но шутку главный Херувим В своей фантазии бездонной Со мной под старость сотворил. Сижу... в тюрьме, пол-года в шоке, Вокруг на шконках пацаны, И все спросить хочу у рока: - За что наказываешь ты? - Быть может, за грехи былые Пришел черед долги платить Иль неурядицы земные Таким манером разрешить? А если просто по “покутам Блукать** ” послал на склоне лет, 'Сорвав с души мятежной путы, Чтоб Лиры здесь оставить след? Гряду во мраке, уповая Лишь на Всевышнего, и глас Его глаголом пополняет Мой скудный лексики запас.

Гнойниками вздулись зоны Средь заснеженных полей, Позатертые иконы В них, как лики матерей. Взоры, полные печали, Молят: Отче, не сломай! - Уголком небесной шали Накрывая адов рай.

Выйти б осенью златою, Раз весной не довелось, Словно тайну, над водою Грудью выдохнуть: Сбылось! - Позади оставить стены, Автозаки, ИВэС, Где не пахнет вкусно сеном И в решетку - синь небес. Вскрикнув громко без конвоя, В утро верестнем* войти, Чтоб с некошенной травою Пустошь тихую найти. Разбросав крылами руки, В росы чистые упасть, Истомившись от разлуки, К ним ланитами** припасть... Выйти б осенью на волю, Раз весною не сумел, Помолясь проститься с болью. За отпущенный удел, Ив березовом разливе, Задохнувшись Белой Русью, Сердцем выстрадать в курсиве: Зорин. “Черные Маруси”.

За решеткою даль бескрайняя, Ветер, гребнем припав ко ржи, Начертал мне дорогу дальную Вдоль поросшей бедой межи. Ав озерном краю меж соснами Белой горлицей письмецо В это время с зарею росною Пало матушке на крыльцо. Выйдет поутру та с подойником И, увидев от сына весть, Всхлипнет, будто-бы нал покойником, Что, наверное, так и есть. Забежит, побросав все, в горницу, Станет жадно читать листок, Где пишу, что к родной околице Я без ног доползти бы смог. Что прощенья прошу последнее У нее, у отца, жены, Что, укора страшась наследников, Стал тревожные видеть сны. И, мечтая с водой живительной Силу Родову* почерпнуть, Все напасти судьбы губительной Одним махом перечеркнуть. Красно солнышко клонит за реку, Робко серп над избой повис, Превращая волшебным маревом Мою матушку в вечный Сфинкс.

В седые дали ноября Ухолят версты, как слепые, Без палки и поводыря, Воззвав событья роковые.

Да, я вор. А кто счас честен? Тот, кто хапнуть не успел, Торг сегодня не уместен.- Наш пострел везде поспел Мне топтать планида “зону" Дамой выпало трефей, И придавленный законом, Задыхаюсь (как Арфей Без прекрасной Эвридики) Я ж - без “ратного” труда, Там, где твердь ласкают блики Возле царского пруда. А у власти прохиндеи Рвут державу на куски, За мошну, не за идею Копят золота бруски. Три девятки высшей пробы, Сонм каратов углерода В ненасытные утробы, Бросив косточку народу `Абрамович, Березовский, Черномырдин и Гайдар, Ельцин, Кучма, Ходорковский "Отвечают за “базар”. Шеварнадзе, Назарбаев, Рвач, калымской Элисты, Рыжий, бережный хозяин,- Соки пьющие глисты. Банки, недра и заводы, Миллиардные счета - Только видимые всходы У платформы “До черта”. Да, я вор, меня судили, Но пред ними я святой, Хоть в тюрьму определили За “Делюгу” на постой. С высоты больнее падать, Смерть смывает все грехи, Ну а мне доставит радость. Еще веточка ольхи.

Три барака без излишеств, Баня, “медики”, хозблок, Ряд “собачников” под крышей И мечем повисший срок. Вход - копейка, шконка - рубль, Выход? Сразу мимо касс, С “карантина” красный дубль Начинает “плющить” нас. Почему на месте тюрем Только тюрьмы и стоят? Так как души адской бурей Здесь то стонут, то кричат. Оттого и вырастают Нал острогами кресты, Что несем мы их, страдая, В этих стенах - я и ты.

Девятнадцать лет - как день, Каждый месяц - как медовый, Ссоры пасмурную сень Гнала прочь ты мудрым словом. Белый плюшевый щенок У дверей встречал с работы Выгоняя за порог Лаем радостным заботы. Прижимал тебя к груди, Окунувшись в милый запах, Слыша вздохи позади Топтуна на толстых лапах. Обнимая статный стан, Шел с любимою на ужин, Твой “цветастый сарафан” Так сейчас в неволе нужен. Знал, что ждут меня всегда С нетерпением любого, Лучезарная пора Века брака золотого. Знал я - центр Вселенной здесь, Моей маленькой Вселенной, Где мы были и где есть Ярким светом звезд нетленных. Где в ответе вечном был За жену, за дом, работу, Чтобы сын наш ощутил Неустанную заботу. Чтоб вселенский наш покой Никогда не нарушался, Летом, осенью, зимой За него с судьбой сражался... Вдруг под старость Господь Бог; Ход нарушив изначальный. Кинул жизнь мою в острог. Дав взамен удел печальный. Девятнадцать лет - как день, Ночь за ночью сказкой снится, И Гадеса* - мрака тень На чело мое ложится.

Кто любит розы, кто - пионы. Другой - соцветия. камей, А тот - тяжелые бутоны Экстравагантных орхидей. Мое же сердце полонили Среди ромашек у реки С веселой легкостью кадрили. Посланцы неба - васильки. Колышет ветер клин пшеницы, Кричит влюбленный коростель, И так покойно в поле спится Под пастушковую свирель.

Здравствуйте, папа и мама! Весточку шлет сынок, После ужасной драмы, Где мизансценой срок. Вы уж, родные, простите За причиненную боль И по ночам не корите, Сыпля на раны соль. Знаю, что очень трудно Порознь беду нести, Хоть и дорогой лунной Буду к семье идти. Верю, златой порою, Осени зачерпнув, С желтым листом, не скрою, Воли взахлеб вдохну, Чтобы, обняв за плечи Бережным жестом мать, С русскою в доме печью Выстрадать благодать.

Легенды древней Атлантиды Из глубины седых веков Дошли к нам рунами друидов, Сорвав таинственный покров С сей непрочитанной страницы В теченье многих тысяч лет, Внезапно всполохом зарницы Пролив на тьму познанья свет: Ключом там чистым жизнь бурлила, На травах пасся тучный скот, И солнце щедрое дарило Земле пленительный восход. А начиналось так... Биовил*, Взяв половинку двух полов, Слил вместе души, чуть подправил, То бишь, как грядки, прополов. Атланты и Кариатиды, В едином теле воплотясь, Пошли по тверди Атлантиды, С Гармонией соединясь. Достигнув пика совершенства Меж кущей благостной земли, Они от праздного блаженства В главу угла провознесли Свое ЭГО, забыв о боге, И, попирая небеса, Хулили с гонором в чертоге Их сотворившего Отца. Тогда разгневанный Владыка Всех моно в миг разъединил И, поселив на свете лихо, Порознь Гармонии лишил С поры той в поиске желанном Мужчин и женщин бродит клан. А остров тот обетованный Низвергнул в воды океан. И ищут люли по равнинам, В горах, на море, средь лесов Свою вторую половину, Чтоб в радость был им общий кров. К одним приходит сразу счастье, Другим до смерти не найти, И жжет огнем на склепе надпись: Пришел домой, конец пути!

Здесь сидят люди нормальные, А не подобье зверей, Просто им карты игральные Выпали без козырей. “Положняки” с прокурорами, Букву закона любя, Без “подогрева” с фурорами Враз закатают тебя. Вот и, базаря о мщении И, презирая позор, Жаждут они избавления, Пряча пылающий взор.

Цветы и травы, словно люди: Элитней сорт - короче век, Так было, есть теперь и будет, Вот и пестует человек В оранжереях и теплицах, На клумбах, в парках и садах. Склонив над нежной флорой лица, С улыбкой светлой на устах Свои любимые растенья, Даря им сердца теплоту. И с замираньем ждет мгновенья, Когда, рождая красоту, Однажды утром в час заветный Бутон прекрасный расцвете И шарм с зарею предрассветной Росой по капельке вольет: Апофеоз, триумф, восторги, Валькирий бешеный полет, Пока косой в извечном торге Земную связь не разорвет, Увы, безжалостное время, Взмахнув вальяжною рукой, Но сохраняя мудро семя Для возрождения Весной.

Для кого-то бабье лето Плачет осенью дождливой, Мне ж в неволе два привета. От тебя, родная, ближе, Чем скупцу в кубышке деньги, (их не взять с собой в могилу), чуть поблескивают серьги. на ушах супруги милой Жаль лишь, что в глазах бездонных Не лицо мое, а память, В закоулках потаенных Отыскав обиды камень, Вместе с гневом и кастетом, Погодя, с души снимаю, Потому что бабье лето Даже здесь меня ласкает.

Вши, клопы, миазмы Камеры чудес, Полное маразма. Чрево ИВС. Беспредел средь зеков С ведома ментов Плющит человека Сворой мудаков. На полу под шконкой “Девичий гарем” - Жалкие болонки Страшных теорем. Адовый предбанник Пекла сатаны - Явь за скользкой гранью. “Проклятой страны”.

Милый дружок, Аленушка! ИЗ сентября цветок, Переплетает солнышко Бархатом лепесток. Росами бирюзовыми Душу омыв, рассвет Веточкою кленовою В злато-багряный цвет. Выкрасил щедро дворики, Небо, грибной разлив, Крыши соседских домиков, Платья печальных ив. Яблоневым дурманом Дышит, налившись, сад, Сыпля, качаясь пьяно, Штрифельный звездопад, Где на задворках вечности. Дева с букетом роз Вышла дорогой млечною В белый дурман берез.

Нары - шесть мест, как куриный насест, Царской закваски стены, Где схороню свой тяжелый крест, Сделанный из вербены. Завтра на суд отведет конвой, В клетку закроет снова, И разгориться последний бой Страшным оружием - словом. Если победа Уйдет к зека, Жизнь получу и волю, Если к “терпиле”, то облака В клеточку снова дол. Аза окошком осенний день, И невдомек прохожим, Что неподкупной Фемиды тень Делает нас похожими: Случай и деньги, настрой и фарт Чашу весов склоняют - То ли наступит желанный март, То ли с дерьмом смешают, Ночь на исходе, Гремит засов, Я выхожу в галеру, Чтобы с надеждой за пять часов Вновь обрести и Веру.

Рекой по рюмкам водка лилась, Дымился нежный эскалоп, И вновь по жилам кровь струилась От жизни, брошенной в галоп. Лишь только дома появился, Как сразу мертвою петлей Аркан забот вокруг обвился, Прогнав желаемый покой. И понесла судьба по кочкам, Шпыняя бледного меня, Как нелюбимого сыночка, Нещадно плеткою браня. Набив на лбу немало шишек, Нашел пустую колею И, прорычав, как зверь: Я, Гриша! По ней без отдыха сную. Не знаю, может быть, ненастьем Был дан гореловский централ, Но ведь взамен немного счастья Ужель не кинет мне астрал? Пускай бушует непогода. И скроет землю изморозь, С подачи русского народа Вбиваю в гроб несчастий гвоздь.

С Витебского вокзала, Сбросив на землю срок, К Витебскому причалу Горький везу урок Блоковской незнакомкой Санкт-Петербургских снов В утренней дымке тонкой Возле окна любовь. Призраком тихой ночи С крыльями за спиной, Смежив родные очи, К ней снизошел покой. Вздрогнув, вагон на стыке Отбарабанил роль И с запаздалым криком Вырвал из серлиа боль. Поздний рассвет дороги Вывел состав из тьмы, Где, позабыв тревоги, В утро въезжаем мы.

Нас с подельником на суд Спозаранку волокут, Где в подвал, в один момент, Затолкал мордастый мент. То ла се, базар-вокзал, Под конвоем тащут в зал В клетке сдернули “браслет”, Мы включаем дальний свет: Адвокаты, прокурор Быстро прячут честный взор. Рядом жены, без прикрас, Словно сочный ананас. Появляется судья, Все встают, встаю и. Начинается процесс, И “терпила”, гнусный бес, Поначалу, аки пес, На меня пургу понес. Про расписку и “рыжье”, Деньги, триптих и ружье, Драку, паспорт и разбой И что он за мир горой, Бывший оперный певец И теперешний отец. А когда свой иск подал, Я подумал: Все, пропал! - Но свидетель молвил всем, Что Колян ногою в крем, Поскользнувшись, залетел И немного запотел. В душу грязно не плевал И детишек не пугал, Никого не плющил там, А “лепила” - плут и хам, Что побои на лице - Грим тональный на певце. Обвинитель - хват, гусар. вдохновенно гонит пар: - Если эдак посмотреть? Выйдет долго им сидеть, Но ... обидный пустячок, ... - "Поза, пауза, молчок, - - Не дает мне, так сказать, Здесь статью эту вменять! - Закричал гусару: Бис! - Ну, курилка, ну, артист ... Что-то мямлить стал Колян, Прям не урка, а Боян: - Не-е, ... не знаю, не пихал В лыч рукой, ... не диктовал ... - Чую, гад, трясет звонок, За которым будет срок. Тут взялись и за меня, Начинается херня, Все, что летом настрочил, Прокурору в уши влил, Подравняв наш утлый плот, Как Макаров русский флот. Но порогов на пути - Ни проплыть, ни обойти. Стала речь держать жена, Справедливости полна, Все путем, чин-чинарем, В одну сторону гребем. У.Н.П. супруга тоже `Побыстрей с ним хочет в ложе, От сыночков шлет привет, Скоро, видимо, обед. Ни о чем вдруг приговор Просит дока прокурор, Адвокаты сразу в крик: Мол, болезненный старик Что один, и что другой, Им пора уж на покой, От закона не косили, Хоть одной ногой в могиле! - (Братской что-ли, не понял, Лысый даже заблеял), - Что со злобными Зека Просидели все срока! ... - "Напоследок вопль “подряда” Раздается за оградой, Кончен бал, и нам пора Слиться, братцы, до утра. Но судья, захлопнув “Дело”, Вдруг гундосо прозудела: - Окончательный вердикт На сентябрь! - беззвучный крик Мой рванулся в потолок, Но с размаху молоток Громко стукнул, день чудес Дверью лязгнул в ИВэС. Вновь тюремные хлеба Распроклятая судьба Вот уже в который раз Приподносит, щуря глаз. Хошь-не хошь, а цельный год На приколе пароход, И ведут отсчет штрихи, Я, неволя и стихи. Целых двадцать долгих дней, Ровно столько же ночей Между небом и землей Растревоженный покой. Наконец, прощай барак! И желанный автозак Из “собачника” этап Рвет, как зубы эскулап Снова в Гатчине на суд Нас в “буханке” волокут, Тот же зал и та ж скамья, В клетке зверем тоже я. У окошка прокурор, Свой уже закончив спор, Нога за ногу сидит С равнодушием глядит: Лишь Беридзе, адвокат, Мой с улыбкой ловит взгляд. Появляется судья, Все встают, встаю и я. В кресло плюхнув быстро тело, Та пленительно пропела: - В ноябре того-го гола Дети братского народа Нанесли визит “терпиле” И ботаника избили. Вот за это пригрешенье Выношу свое решенье: Двум бродягам лысым здесь Срок отсиженный зачесть, Снять наручники долой И отправить их домой! - Только вот конвойный мент Выдвигает аргумент, Что ключи мол от свободы Он забыл у “бутерброда” В кабинете ИВС Снова в “хату”, вот те крест, В автозаке тащат нас Без излишеств и прикрас. Лязг замков, в кутузку дверь И в погонах Евы дщерь, Ну, ваше, ядрена вошь, Просто так здесь не уйдешь, Наконец, на волю выйдя, Растворились, словно ниндзя, Но, в натуре, без обману, Тут сюжет еще роману.

Олег Зорин

Чёрные маруси